Последние случаи отобрания детей вызывают много вопросов, в каких ситуациях имеет смысл помогать и пытаться сохранить семью. Олеся Деснянская рассуждает о принципах работы программы “Профилактика социального сиротства”.
Надя вместе с детьми
- После моей публикации про семью Нади и Кости из Балашихи среди прочих мнений я услышала следующее: «Вы их защищаете, потому что вы везде и всюду защищаете кровные семьи и не в состоянии признать, что кровная семья может быть плохой для ребенка».
Cразу хочется обозначить, что и я, и моя команда сотрудников и волонтеров действительно верим в ценность и важность кровной семьи для ребенка, но конечно же только тогда, когда в семье ему не угрожает насилие и жестокое обращение. Если бы мы в это не верили, то не могли бы многие годы помогать семьям (я работаю в профилактике более 6 лет, а некоторые наши волонтеры – около 10 лет). Весь мой практический опыт говорит, что невозможно эффективно работать с людьми в социальной сфере, если не видишь в этом смысла, не веришь и не уважаешь тех, с кем работаешь. Именно поэтому я так рада, что в свое время мы выстроили схему работы с семьями, включающую в себя обучение и вовлечение в работу волонтеров, – они всегда привносят в оказание помощи свежий взгляд, новые идеи и глубокую веру в своих подопечных.
Однако этот несомненный факт не отменяет того, что работа с кровными семьями – это сложный процесс, в котором чрезвычайно необходима взвешенная оценка, дотошность и системное видение. В этой работе невозможен 100% успех – всегда будут случаи неудач, когда родители все равно откажутся от ребенка или государственные службы все равно заберут детей. Но невозможно, не начиная помогать, заранее спрогнозировать исход. Наш опыт говорит следующее: в случае оказания помощи семьям, у которых есть свое жилье или они живут в нашем приюте и есть риск отказа/изъятия, мы можем эффективно помочь около 90%, в случае же женщин, которые в роддоме планируют отказаться от ребенка, и родителей с ментальными нарушениями наша помощь эффективна только в 50% случаев. Желание помочь и вера в людей очень важны, но они должны дополняться современными технологиями работы (в первую очередь, технологией работы со случаем) и серьезными ресурсами. И именно это является огромной проблемой в нашей социальной сфере.
Елена Альшанская в посте про семью Нади и Кости выделила ключевую проблему: «У нас сегодня в законодательстве по сути есть лишь расплывчатое определение «угроза жизни и здоровью» и «неисполнение родительских обязанностей», что это закон не разъясняет конкретно. При этом знаете ли вы, что законодательно опека имеет один-единственный официальный документ, с помощью которого, собственно, и оценивает ситуацию? Это обследование жилищно-бытовых условий. Отсюда у нас тотальный перекос.
Если вы издеваетесь и избиваете своего ребенка в шикарной квартире с полным холодильником – то и пожалуйста. А если вы его любите, но у вас срач и нищета – велики шансы отобрания.
Это совершенно непрофессиональный подход. Но его диктует закон. И отсутствие специального образования для тех специалистов, которые принимают решение о судьбах детей – не добавляет пользы. В итоге мы умеем оценить внешнее, самым обычным взглядом обывателя – те самые условия. То есть место. Но мы не умеем думать и понимать про важное – про отношение между родителями и ребенком, про привязанность, про чувства ребенка».
Означает ли это, что сотрудники государственных служб всегда неправы и придираются на пустом месте? Конечно же, нет. Я очень не люблю, когда выходят сюжеты из серии «у интеллигентной мамы из-за двух кошек и нищеты отобрали детей», потому что они, во-первых, всех запугивают (“у нас тоже есть 2 кошки - вдруг у нас тоже заберут детей!”), а, во-вторых, представляют нереалистичную картину, которая мешает обществу адекватно понимать проблему, а значит, помогать там, где это нужно, и реагировать там, где есть опасность для детей. Такой подход создает дихотомичную картину, где есть совсем маргинальные семьи – там пьют и бьют своих детей – и те, к которым просто так придираются.
На самом деле, в большинстве случаев картина намного сложнее и неоднозначнее, в ней нет черного и белого, а есть множество оттенков.
И обычно семьи выглядят довольно неприглядно для внешнего взгляда обывателя. Только когда СМИ выгодно, они это подают как “просто так из-за нищеты и кошек”, а когда хочется показать обратное, то - “антисанитария и толпы грязных животных”. При этом очень редко звучат истории других семей, где родители образованы, имеют стабильную работу и прекрасные жилищные условия, но под этим внешним лоском скрывается физическое или сексуальное насилие. Такие семьи часто остаются невидимыми и для государственных служб, и для широкой общественности. Именно этот перекос в последние годы в СМИ и приводит к тому, что люди не готовы объективно оценивать ситуацию с теми семьями, которые становятся объектом внимания органов опеки.
Конечно же, чаще всего внешне ситуация выглядит довольно неприглядно. Но между неустроенным бытом, неспособностью к качественной гигиене и насилием в отношении детей огромная разница. И первое совсем не обязательно приводит ко второму. И хотя оно однозначно требует мер воздействия, однако не отобрания детей из семьи. И вот здесь особенно четко начинает влиять та проблема, о которой говорит Лена – то, что каждый оценивает ситуацию «на глазок», согласно своим нормам и представлениям. Проблема в том, что эти представления у всех разные, а порой к ним еще примешиваются непрофессионализм, личные страхи и травмы и внешнее давление. Возникает резонный вопрос, как же можно по-другому, ведь в любом случае эти факторы влияют на оценку ситуации у каждого из нас? Очень важно, чтобы оценка, в первую очередь, базировалась на каких-то объективных критериях, а не чьем-то субъективном мнении. И тут возникает другая проблема – многие мечтают, чтобы существовал такой прекрасный тест, где можно отметить плюсы и минусы, получить итоговую оценку и сразу принять решение «изъять нельзя оставить». А это так не работает, к сожалению.
Любая оценка – это симбиоз профессионального взгляда и инструмента, который позволяет нам приблизительно оценить потребности семьи, существующие риски и ресурсы, которые есть у семьи и ее окружения (а также у помогающей организации).
К сожалению, оценка ресурсов часто выпадает из поля зрения специалистов, а ведь именно она позволяет понять, какие из потребностей семьи можно с их помощью удовлетворить и какие реальные (а не гипотетические) риски после этого остаются. По сути же, при общении с семьей мы пытаемся понять ответы на различные вопросы:
- Первый и главный вопрос – а как в семье себя чувствуют дети? Какие у них отношения друг с другом и с родителями? Есть ли между ними любовь, забота, уважение и тепло? Есть ли признаки того, что детей бьют, унижают, сексуально эксплуатируют? Понимают ли родители про потребности ребенка в образовании, развитии и заботе о здоровье ребенка?
- Следующий вопрос – есть ли серьезные ограничения у родителей? Употребляют ли они алкоголь и если да, то влияет ли это на благополучие детей (бьют/не кормят/оскорбляют)? Есть ли признаки наркотической зависимости? Есть ли ментальные нарушения, насколько они опасны для окружающих, требуют ли они медикаментозной поддержки и получают ли ее? (на всякий случай отвечаю на «вечный» вопрос – не все ментальные нарушения решаются приемом таблеток, например, умственная отсталость никак не лечится и в большинстве случаев не мешает родителю адекватно заботиться о ребенке).
- Еще один важный вопрос – социальное окружение. Есть ли еще взрослые, которые помогают семье и таким образом нивелируют часть проблем, с которыми родители не справляются? Бывают ли дома очевидно опасные для детей люди, от которых родители их не защищают, потому что не видят необходимости или не знают как?
- Далее следует любимый всеми государственными службами вопрос – про бытовые условия. Есть ли возможность помыться и сходить в туалет (даже в формате туалета на улице)? Есть ли дома возможности и место для сна, кормления, учебы ребенка? Как родители справляются с бытовыми вопросами?
Кроме этого, конечно, есть еще много всяких вопросов – про финансовую ситуацию семьи, опыт их взаимодействия с государственными службами и многое другое, но, как мне кажется, самые важные – выше. Как вы понимаете, на все эти вопросы возможны разные ответы, часто неоднозначные, а также очень важна та помощь, которую может оказать социальное окружение (иногда его можно активизировать) и сама организация. Если у нас есть приют, то мы легко поможем маме, которая осталась с младенцем на улице, если его нет, то ситуация реально опасна для жизни и здоровья младенца (и мамы тоже). К сожалению, мы все живем в дефиците ресурсов, однако мы готовы искать эти ресурсы даже при их отсутствии, правда, будем честными, не всегда нам удается их находить. Мы не всесильны. У нас не так уж и много ресурсов, особенно материальных, и у нас нет никаких полномочий, мы всего лишь общественная организация, живущая не за госсчет, а исключительно на частные пожертвования людей и компаний.
На выходе получается вот такая сложная, многофакторная картина, в которой учитывается как ситуация в семье, так и внешние ресурсы. Она не укладывается ни в какие строгие тесты и требует симбиоза профессионального опыта и человеческого участия для того, чтобы принять взвешенное решение об оказании помощи.
Мы в своей работе чаще всего отвечаем на 3 вопроса:
- есть ли реальный риск попадания детей в государственное учреждение,
- считаем ли мы, что при всей сложившейся ситуации и выявленных рисках (а также подключении возможных ресурсов) детям будет лучше дома, с родителями, а не в государственном учреждении,
- есть ли вероятность, что наша помощь изменит хоть как-то ситуацию в лучшую сторону и готовы ли родители ее принимать и тоже предпринимать какие-то шаги к изменениям.
Замечу самое важное: в семью мы приходим только если есть реальная угроза отобрания ребенка из семьи и только по приглашению самой семьи, которая просит ей помочь.
Принципиальный для нас момент – решение взять или не взять семью в работу принимает коллегиально консилиум команды фонда. И это важно – все мы люди, и на каждого из нас влияют личностные факторы, о которых я писала выше. Принятое в начале работы с семьей решение не является статичным – оно может меняться, в том числе на консилиумах с семьей, когда пересматривается план дальнейшей работы.
И, возвращаясь, к семье Нади и Кости, с обсуждения которых я собственно и начала эту статью, мне бы хотелось развеять ту дезинформацию, которая тиражировалась во многих СМИ:
- “Родители алкоголики и нигде не работают”. На самом деле мать детей Надежда работает санитаркой в больнице с 19 (!) лет (с перерывом на декретный отпуск). Одинокая, едва вышедшая из интерната девочка выбрала не работу, например, продавщицы, а пошла в одну из самых тяжелых сфер. Просто представьте себе - каждый день вокруг тебя люди, которым надо обеспечивать их базовые нужды (убирать рвоту, помогать с туалетом, поднимать и переворачивать, чтобы поменять постельное белье и одежду). По моему опыту, именно санитарки (в больнице их обычно ласково называют “нянечки”) - это те, кто возятся с самыми тяжелыми пациентами, находя слова поддержки и утешения в моменты бессилия и отчаяния. И это все про Надю - руководство называет ее “скромной, исполнительной, внимательной к пациентам и доброжелательной к коллегам”. Также все, кто ее знают, в курсе, что Надя категорически не приемлет алкоголь и никогда его не употребляет (возможно, наглядевшись на собственную маму). Отец детей Костя перебивается случайными заработками, постоянного места работы у него нет, но сказать, что он вообще не работает - это сильное преувеличение.
- “Дети нигде не учатся и шляются без присмотра”. На самом деле, старшая дочь Рита учится в ветеринарном колледже на 2 курсе (на 4 и 5), участвует в спортивных соревнованиях. Ее учебу оплачивает мама из средств материнского капитала. Для каждого из остальных детей семьей совместно с сотрудниками и волонтерами фонда был разработан свой образовательный маршрут (младшие дети учились в интернате на пятидневке, а для Егора была разработана индивидуальная программа обучения), благодаря которому они справлялись со школьной программой, несмотря на некоторые трудности. При этом у детей были сделаны все необходимые прививки и медицинские справки (в поликлинику их обычно сопровождал отец, т.к. мать в это время работает). Кроме этого, дети посещали занятия в Филипповской школе, ездили в поездки, музеи и театры, ходили на детские литургии в храме Косьмы и Дамиана в Москве. Люди, которые с ним там познакомились, отмечали, насколько они ответственны и аккуратны, как заботятся друг о друге. У детей не было никаких проблем с алкоголем или наркотиками, они не курят - что часто случается с детьми из “кризисных” семей. Все это говорит о том, что в семье царят теплые и поддерживающие отношения, дети не подвергаются насилию, родители их не унижают и не оскорбляют.
Конечно, это не отменяют того факта, что жилищно-бытовые условия в семье в последние годы были объективно ужасными. В самом начале нашей работы, когда органы опеки обратились к нам с просьбой “содействовать сохранению семьи”, мы помогли им с ремонтом и решили вопрос с животными, но, к сожалению, родителям не удалось поддерживать чистоту и порядок как в силу их личностных особенностей, так и по причине сложной семейной ситуации (бабушка постоянно приносит в квартиру мусор и агрессивно реагирует на попытки его выбросить). Нам же, как фонду, не хватило ресурсов, чтобы кардинально решить вопрос с квартирой - администрация не поставила их в очередь на получение отдельного жилья, а по причине огромных долгов по ЖКХ, накопленных еще когда Надя была в интернате, и противодействия сестры и мамы Нади, приватизация и дальнейший размен квартиры также не представлялись возможными. Соответственно, невозможно было переселение в деревенский дом, который, на наш взгляд, был бы более идеальным вариантом для этой семьи. У нас нет ресурсов на то, чтобы покупать каждой семье, нуждающейся в жилье, дома. И сама семья не была готова на тот момент к переезду.
В итоге с учетом сильной привязанности родителей и детей и отсутствия перспектив для смены места жительства, а также очевидную невозможность их семейного устройства (дети и родители против разлучения, и приемные родители не выстраиваются в очередь за 4 подростками, которые любят своих маму и папу и прогнозировано будут к ним постоянно сбегать) мы приняли решение сосредоточиться на социализации детей (в том числе путем устройства их в интернат на пятидневку). Мне кажется важным пояснить, что в тот момент, когда мы познакомились с семьей, они никому не доверяли и никого не пускали к себе домой - так были напуганы государственными службами. И главным достижением нашей работы я считаю тот факт, что родители стали нам доверять настолько, чтобы отпускать детей в поездки и совместно решать проблемы со школой (хотя раньше категорически отказывались от идеи пятидневки). Благодаря этому мы вместе продумали гибкие образовательные маршруты для каждого из детей с учетом его потребностей.
И если говорить о том, что сделали наши волонтеры и сотрудники - они смогли построить уважительные отношения со всеми членами семьи и таким образом помочь детям максимально социализироваться, не разрушая их отношений с любимыми родителями.
Резюмируя все сказанное, мне хочется еще раз поднять вопрос тех самых “интересов детей”, ради которых проводилось их немедленное изъятие. И для этого мне хочется задать простые вопросы:
- Как вы думаете, что чувствовали дети, когда по телевизору распространяли лживую информацию про их семью, показывали лица Нади и Кости, называли их имена и фамилии, и они не могли ничего с этим сделать, только отбиваться от журналистов и плакать, сжимая кулаки.
- Правильно ли, что каждый одноклассник детей, их друзья и знакомые семьи прочитали и увидели в телевизоре, как унижают и оскорбляют человеческое достоинство Нади и Кости, во всеуслышание заявляют, что они детей не любят, а просто ими “прикрываются”.
- Отвечает ли интересам детей тот факт, что в их квартиру вместе с государственными служащими ворвались журналисты, соседи и толпой вошли в квартиру людей и снимали их, включая детей.
- Что поняли дети о взрослых, которые утверждают, что хотят их защитить и спасти от ужасных бытовых условий (в которых они жили много лет), но при этом лгут в лицо - говорят, что везут в суд, а на самом деле везут в детский дом.
- Насколько полезно для социализации детей то, что с высокой вероятностью они будут вынуждены поменять место учебы и не смогут вживую общаться со своими друзьями.
- Считаем ли мы, что в интересах детей тот факт, что незнакомые люди в интернете и на телевидении говорят, что в такой семье они не могли получить ничего хорошего, что они ленивые, безответственные, эгоистичные неряхи, а старшую девочку Риту, которая так старается хорошо учиться любимой профессии, помогать родителям и заботиться о младших, называют лицемерной и расчетливой.
И последний вопрос - стоит ли вот это все красивой комнаты в детском доме, назначенных пособий и полученной от государства квартиры? Той квартиры, которую в свое время не получила Надя как выпускница интерната и которую не смогли предоставить семье за все годы ее существования.
